Хроники Б-ска + - Кофе понедельника

– Стой, капельдудка! – закричал Григорий Никитич и, обращаясь к генералу: – Во, смотри, какие у меня тут засранцы учатся!

И расхохотался, повергнув старого служаку в полное недоумение!

На экзаменах Моисеев запускал сразу всю группу или даже поток студентов. Придирчиво высматривал самую ядреную девицу и спрашивал: – А ты, красавица, замужем? – Нет. Брежневские брови Григория Никитича возмущенно взлетали к мужской половине аудитории: – А вы куда смотрите, женихи, тоже мне! Куда ваши глаза только глядят? Ну, давай, красавица, зачетку. И он ставил изумленной красавице «отлично». Всем остальным даже за отметку «удовлетворительно» нужно было еще попотеть.

В то время в институте бурлила жизнь. В спортзале переполненные секции боролись за каждую лишнюю минуту занятий, репетировали кружки самодеятельности, вечерами «крутили» фильмы или давали концерты, дважды в неделю проводились танцевальные вечера, выпускались стенгазеты, световые и звуковые радиогазеты.

Мы даже не предполагали, что во всей этой веселой студенческой жизни основная роль принадлежит нашему Григорию Никитичу. Это мы узнали только в 1958 году, когда Моисеева сняли с работы, а ректором назначили В. Панфилова. Вся общественная жизнь мгновенно как бы ушла в подполье. Мы не знали причин, по которым произошла смена ректора, и могли только догадываться, какому нажиму подвергался ректор со стороны институтской парторганизации и основной воспитательницы коммунистической идеологии – кафедры марксизма-ленинизма. Как-то Григорий Никитич сказал нам: – А у нас на кафедре марксизма-ленинизма половина раненых в ногу, половина в голову. Очень образно, если иметь в виду, что там действительно работали трое преподавателей-инвалидов войны, а остальные – бывшие партийные и советские работники.

Мне рассказывали, что на одном из обкомовских пленумов, в перерыве, увидев сходящего с трибуны второго секретаря обкома, Григорий Никитич довольно громко сказал: – Велика фигура – да дура! Тот поворотил в его сторону голову. Сидевшие вокруг заслуженные партийцы в страхе бросились укрываться за спинки кресел, вызвав гомерический смех Григория Никитича.

Океаныч

Одной из самых оригинальных личностей в 50-е годы слыл лаборант кафедры физики и механики БТИ Океанов, или, как его называли студенты, Океаныч. Океаныч имел атлетическое сложение, сократовских размеров лысый череп и длинный тонкий нос между лохматых бровей. Вид его был величав, но глаза выдавали скромность души. Океаныч нигде не расставался с потертым портфелем, в котором, по слухам, хранилась его, пока не оценённая, диссертация. В диссертации была разработана какая-то новая квантовая теория, опубликование которой поставило бы вверх ногами все основы физики. Как-то, будучи на практике, студенты выкрали загадочный портфель у спящего Океаныча. В портфеле покоилась смена белья, четыре бутылки из-под кефира и две папки, набитые вырезками из технических журналов. Утром Океаныч перевернул все общежитие и выглядел самым несчастным учёным на белом свете. Успокоился он, только убедившись в полной сохранности содержимого портфеля. Когда мы восторгались сложностью электрических схем, собранных им для лабораторных работ, Океаныч довольно улыбался и говорил, что собирает их с закрытыми глазами. Каково же бывало его отчаяние, когда студенты специально путали клеммы на схемах.

Розовский

Розовский вел курс сопротивления материалов. Лекции его слушались с большим интересом, так как он пересыпал скучные формулы анекдотами и каламбурами. Он был большой знаток основ религии и очень оригинально трактовал догмы Ветхого завета. Особенно удавались ему рассказы о первородном грехе. Его страстью было выследить пользующегося шпаргалкой студента. Однажды он подкрался к поглощённому списыванием недотепе и, нырнув под стол, выхватил оттуда учебник. Когда он с учебником в руках выпрямился, то ударился головой о раскрытую форточку. Удар был так силен, что свалил его с ног. – Кто меня ударил больно по голове… сзади? – спрашивал он, сидя на полу и держа двумя руками на глазах растущую шишку. Бросил он нас неожиданно, так и не дочитав курса. А дело было так. Низко над городом пролетел диковинный в то время аппарат – вертолёт. Студенты бросились к окнам и даже закричали «ура». Когда вертолет улетел, а возбужденные студенты заняли свои места, Розовского на кафедре не оказалось. Не нашли его ни в деканате, ни вообще в институте. Его обнаружили дома, но он наотрез отказался продолжать у нас лекции, заявив, что, если его предмет неинтересней вертолета, ему нам сказать больше нечего.

Капель

Александр Давыдович Шустеров не был преподавателем института, он был просто руководителем институтского духового оркестра. Труд его был поистине титаническим, потому что в духовой оркестр, как правило, почему-то записывались лишенные слуха и музыкальных способностей студенты. И Капелю, как называли Шустерова, нужно было в максимально короткий срок научить их не только извлекать звуки, но и исполнять гимн Советского Союза и пару маршей для демонстраций. Лучше же всего музыканты осваивали похоронные марши и подрабатывали на «жмурах». Вероятно, поэтому на двери помещения духового оркестра какой-то остряк написал: «Похоронное бюро «Добро пожаловать». Духовой оркестр репетировал в котельной института. От нестройного напора духовых инструментов осыпалась с потолка штукатурка и срывалось пламя на газовых горелках котлов. Монументальная фигура Капеля выражала непримиримую решительность добиться стройности звучания. Он утирал огромным, как простыня, платком лысину. – Ой, мама, роди меня обратно! – обессиленно вздыхал Капель, грустно глядя на облезлые раструбы инструментов и представляя, какой позор падёт на его голову, если оркестранты собьются перед «правительственной трибуной» на параде. Капель клал на пюпитр галошу и грозился запустить ею в этот «жопкин хор», как он в сердцах называл оркестр. – Куда ты смотришь? – обращался он к тенору, – смотри на меня! Я тебе дирижер или дирижобель? – Гарик, – кричал он альтисту, – ты можешь сыграть ис-тат-та-та? – А я так и играю! – Нет, ты играешь ис-тат-ти-ти! – Нет, ис-тат-та-та. – Филон! – Капель поднимал над головой галошу. Присутствовать на репетициях Капеля было одно удовольствие. – Вы понимаете, что такое тутти? ТУТТИ – это со всей мочи дути! – объяснял он оркестрантам. – Да не «доселева» играем, а «до сенио!» И не «отселева» а «от сенио». Сенио, болваны! – Я сказал играть «от фонаря», а не «до фонаря!» От сенио до сенио и от фонаря на птичку – и на коду! А вы мне играете отселева доселева и не от фонаря, а до лампочки! Худо-бедно Капель доводил духовиков до нужной кондиции, и те браво исполняли марши на парадах. Последние годы Шустеров преподавал в музучилище. Он поименно помнил своих первых учеников, начисто лишенных музыкальных способностей, но горящих страстным желанием шагать впереди колонн.

Муза

В перерывах между лекциями или по их окончании мужская половина студентов старалась побыстрее выскользнуть из аудитории и занять места вдоль лестничной клетки. Директор института, не понимая этой коллективной страсти, многократно спрашивал, чем это лестница так притягивает их. Студенты опускали глаза, отшучивались или молчали. Хитрый Григорий Никитич как-то раз, как бы случайно, тоже задержался на лестнице, заняв место среди студентов. Вдруг сверху по рядам пошло какое-то напряжение. По лестнице, просвечиваемая насквозь через шелковое платьице лучами солнца, бьющими из окон, спускалась Муза. Григорий Никитич открыл рот и вместе со студентами минуту стоял, очарованный этой прелестью, а затем со свойственной ему прямотой заявил: – Ну, ты мне всех студентов соблазнишь! Муза Филипповна Прожеева, преподаватель кафедры иняза, была ненамного старше студентов. Смуглая, стройненькая, с мушкой-родинкой над верхней губой, она выделялась среди окружающих не только красотой, но и какой-то оригинальностью, нестандартностью. Поговаривали, что она не то болгарка, не то гречанка. Влюблены в неё были, если не все, так точно добрая половина студентов. Помню, как все переживали, когда она вышла замуж, и хотели видеть её мужа – это должен был быть принц. Оказалось – обычный человек. Муза и теперь еще встречается мне на улице: она, как прежде, хороша…

Таисия Семёновна

Таисия Семеновна Иванова, зав. кафедрой физвоспитания института, в то время совсем недавно преодолела студенческий возраст. Она была из тех немногих женщин, чье имя было на слуху у горожан. Она была исключительно красива. Она была ещё и спортсменка, а спортсмены в 50-е годы пользовались особым уважением и славой. При Таисии Семеновне маленький спортзал института был переполнен. Главной задачей было выкроить время, чтобы его хватило для занятий всем желающим. В институте при ней были сильнейшие в области баскетболистки, гимнасты, легкоатлеты. Казалось, Таисия Семеновна не уходила домой из спортзала, заражая всех своим энтузиазмом и ослепительной белозубой улыбкой. Встретил её недавно, такую же стройненькую, подтянутую, как и 30 лет назад, она спешила на занятия оздоровительной секции в областную больницу. До сих пор предана своему делу.